Усыновление: первичная травма

Часть третья. Вместо длительного постепенного процесса развития, его эго формируется преждевременно, до того, как он к этому готов. И хотя благодаря этому младенец может выжить в мире, который, после пережитого предательства, предстает враждебным, нельзя считать это нормой. Некоторые психологи прямо говорят о том, что разлучение матери и ребенка, не достигшего трех месяцев носит патологический характер. Этот компенсирующий фактор, обеспечивающий выживание, вызывает еще и чувство тревожности, чрезмерной настороженности, ребенок не ощущает себя в безопасности, безмятежности первичных взаимоотношений с матерью. И хотя этот фактор лишается своей ценности как средство выживания, если малыш попадает в приемную семью, ребенок уже оказывается не в состоянии это прочувствовать. Он знает, что может лишиться заботы в любой момент. Ребенок становится чересчур настороженным, это значит, что он постоянно выверяет в своем окружении такое поведение, которое сможет уберечь его от повторного разрыва. Один усыновленный описал это как «прогулку по узкому мостику через Гранд-Каньон». Многие усыновленные дети чаще говорят о невозможности положиться на кого-либо, о необходимости рассчитывать только на свои силы, чем о вере в надежность своих опекунов. Они испытывают эти чувства сколько себя помнят, и даже еще до этого. Вот что можно услышать: «Это как будто я села в своей кроватке и сказала себе: «Я не могу доверять никому, я должна позаботиться о себе сама». Она больше не ощущала ни благополучия, ни безопасности. Ее потерю не восполнить никогда. Еще один результат повышенной тревожности, который первоначально не был озвучен в моей исследовании, упомянули почти все опрашиваемые. Это психосоматические проявления или хронические заболевания, которые, начавшись в детстве, продолжились и во взрослом состоянии. Чаще всего мне называли такие хронические соматические расстройства, как: боли в желудке, мигрени или головные боли, атму и аллергию, shuttering или тики и проблемы с кожей. Чаще всего жаловались на боли в желудке. И это говорит о многом, если знаешь о зависимости между пищеварительными процессами и эмоциональным состоянием. Эту зависимость замечали всегда на протяжении истории, она отражена в народных выражениях о невозможности «переварить» что-либо, о том, что от некоторых ситуаций может «тошнить», или можно быть «сытым по горло». Во всех этих расстройствах можно увидеть результат тревожности, порожденной подсознательным страхом усыновленных детей того, что их могут бросить, лишить пищи, питания. Ролло Мэй обращает наше внимание на «тесную связь пищеварительных процессов с потребностью в заботе, поддержке, их зависимости от атмосферы любви, -- все это ребенок получает, когда его кормит мать». Он утверждает, что необходимо различать чувства страха и тревожности для успеха лечения психосоматических расстройств. Он подчеркивает, что «страх не приводит к болезни, если можно спастись бегством». С другой стороны, если человек продолжает оставаться в неразрешенной конфликтной ситуации, страх переходит в тревожность и начинает сопровождаться психосоматическими симптомами. Можно по-разному реагировать на опасность: сопротивляться или спасаться бегством. Но если, как в случае усыновления, человек не сохранил осознанных воспоминаний об источнике своего страха, он может ощущать его как блуждающую тревожность, в состоянии которой пищеварительная система работает с перегрузками. В результате начинает беспокоить боль, расстройства ее функционирования. Причем, в отличии от ипохондрии, когда симптомы проявляются под воздействием воображения, эти заболевания вполне реальны, но вызывают их эмоциональные проблемы, а не органические. Гринэйкр приблизила дискуссию к ситуации усыновления, предложив объяснение, что это постнатальная травма ребенка предрасполагает к ощущению тревожности. Она отмечает, что опыт первых дней жизни «оставляет следы соматической памяти, которые накладываются на последующий опыт и таким образом могут усиливать психологическое напряжение». Случаи рвоты, диареи, головных болей и острой депрессии, бессонницы, последовавшие после отказа биоматери могут быть расценены как реактивация соматической и эмоциональной памяти и повторное проигрывание первоначальной органической реакции на утрату. Вот пример менее острого, но более распространенного явления: выросшая в приемной семье женщина рассказывает, что «просто заболевает», когда они с мужем расстаются на три недели. Она объясняет это тем, что ей не хватает друга, с которым можно поговорить, но такая болезненная реакция свидетельствует о более глубоких корнях. Другие усыновленные дети говорили мне, что они часто заболевали, если им приходилось расстаться с матерью, чтобы поехать в лагерь или навестить родных. Один мужчина сказал, что когда он уехал в колледж, он ощущал огромную тревогу впоть до физического недомогания, а женщина рассказала мне, как во время медового месяца несколько раз звонила маме, но все равно чувствовала себя плохо. Эти примеры показывают, как может реактивироваться та память, о которой говорит Гринэйкр. Тревожность от ощущения непостоянства матери чаще всего проявляется двумя противоположными видами поведения: либо провоцирующим, агрессивным и импульсивным, либо пассивным, соглашательным, безынициативным. Когда в семье двое детей, их поведение почти всегда противоположно, независимо от их характера, пола и порядка рождения. Ребенок, ведущий себя демонстративно, борется со страхом отвержения, не только сообщает родителям свои чувства, но и постоянно проверяет прочность их привязанности. Ч такими детьми чаще ведется психотерапевтическая работа. Большинство центров не знает, как работать с такими детьми. В основном потому, что трудно понять истинную причину их поведения. Слишком редко психологи осознают, что эти усыновленные дети бессознательно реагируют на страшный опыт: утрату биологической матери. Следовательно, отсутствует контекст, в котором нужно рассматривать их чувства и поступки. А ведь причины их поведения вполне объяснимы и понятны с точки зрения их опыта. К примеру, прриемные родители жалуются, что дети часто «выступают» в свой день рождения. Начинается с радостного возбуждения, но может кончиться срывом праздника. Но нужно ли удивляться, что многие усыновленные дети саботируют празднование своего дня рождения? Кто захочет праздновать тот день, когда его бросила мать? Конечно, скорее всего, они никогда не отдавали себе отчет в том, что на самом деле происходит с ними, почему они делали это. Из рассказа ребенка: «Я не знаю, почему я так поступал. Я знаю, что мама очень старалась, так хотела, чтобы нам было весело. Но не знаю почему, я злился и грустил одновременно. Я просто не мог веселиться. Мне хотелось убежать и спрятаться». Моя дочь никогда не срывала дня рождения, он у нее – за четыре дня до Рождества. Но когда ей исполнилось 20, она сказала мне, что каждый год она ощущает следующие за ним три дня (до того дня, как мы принесли ее домой), как самые худшие в году. Она чувствует полнейшую беспросветность, беспомощность, одиночество и подавленность. Таким образом она каждый год возвращается к пережитым в младенчестве чувствам. Для усыновленных детей (так же, как и для их биологичских матерей) день рождения – не праздник, а воспоминание о горе и утрате. Другие поведенческие проблемы, такие, как воровство и припрятывание, потребность контролировать все вокруг, ложь и т.д. также вполне понятны с точки зрения травматического опыта начала жизни. Тот факт, что подобное поведение не служит решению никаких насущных задач, а напротив, делает жизнь ребенка и его родителей ощутимо тягостнее, отнюдь не обесценивает ни эмоций, ни реальных мотивов, стоящих за ним. Поведение ребенка следует трактовать как метафору пережитого им опыта. Нужно признать реальность и обоснованность тех чувств, которые диктуют ребенку такую манеру поведения, а затем научить его проявлять свои чувства в менее деструктивной форме. Таким образом можно добиться реального улучшения. Можно заметить, что ребенок, ведущий себя деструктивно, вызывающе, таким способом пытается привлечь внимание к своей боли. Он ощущает хаос внутри себя, поэтому создает хаос вокруг. Многие приемные родители, не понимая, что происходит с ребенком, западая в собственный страх отвержения, ругают ребенка вместо того, чтобы разобраться и признать важность его чувств. Это только усиливает ощущение непонятости, которое вновь и вновь будет толкать ребенка на вызывающие выходки, чтобы привлечь внимание к его боли. А как же те тихони, которые никому не доставляют проблем? Если ребенок пережил страшную, преждевременную утрату матери, он боится потерять и средоточие самого себя. Эта потеря центра собственного Я приводит к формированию ложного Я, этакой преувеличенно важной персоны, которая, как верит ребенок, спасет его от нового отвержения. Но если внешне ребенок легко приспособился к новой обстановке, бывает трудно разглядеть тот урон, который может быть нанесен ощущению своего Я. Об этом говорит Харриет Мактигер: «Хотя психологические последствия детской травмы могут дать о себе знать много лет спустя, личность пребывает ущемленной все эти годы, даже если все скрыто под маской внешнего благополучия». Это внешнее благополучие исключает возможность оплакать и пережить первичную утрату, которая, как говорит Мактигер, «совпадает с формированием ложного Я или персоны, тогда как закупоренные чувства не имеют выхода». Эта тенденция к формированию ложного Я важна с точки зрения изучения защитного механизма, который помогает усыновленным детям справляться со случившимся и заслуживает дальнейшего изучения, поскольку часто видится просто как «хорошая приспосабливаемость». Мы не должны успокаивать себя тем, что этот ребенок не страдает от боли. «Приспосабливаемость» может означать полное выключение. Я наблюдала за терапией взрослых, выросших в приемных семьях. Те из них, кто не вел себя вызывающе, говорили, что ощущают, как будто ребенок, которым они были когда-то будто «умер», и что сейчас они должны стать другими, стать лучше, чтобы их не бросили вновь. Многие стремятся всем угождать во всем, постоянно ища похвалы. Детьми они были вежливы, готовы помочь, обаятельны и целиком положительны. Но, запертая внутри них, жила боль и страх, что тот никому не нужный «умерший» ребенок вернется в их жизнь, если они расслабятся. Они не могут по-настоящему привязаться к кому-либо, потому что они перестали быть собой. Они рассказывали о том, что не могли выказывать своего отнощения к чему-либо, в особенности отрицательного. Послушность, «удобность» ребенка могут быть очень обманчивы. Он не доставляет неприятностей, поэтому кажется беспроблемным. И хотя он предстает нежным, любящим, нужно обратить внимание, насколько легко он может выражать отрицательные эмоции: злость, печаль, враждебность, разочарование, чтобы удостовериться, что любовь в нем действительно есть. Проявления ли это глубокой привязанности, основанной на ощущении безопасности или же это проявления их тревожности от того, что их могут бросить вновь? Родителям кажется, что если детям хорошо жить с ними, то это и есть любовь. Те дети, которые чувствуют себя в безопасности рядом с родителями, могут легко позволить себе выражать и негативные эмоции. Дети и взрослые, ощущающие себя комфортно, свободно выражают полную гамму эмоций. Вместо того, чтобы внушать ребенку, что он не должен иметь таких-то чувств, задача родителей или психолога – научить его выражать их приемлемым способом. Очень важно осознать, что чувства ребенка – законны и адекватны. И хотя, узнав о причинах, побудивших биологическую мать отказаться от него, ребенок поймет это на уровне разума, но это не победит и не ослабит его чувств. Как сказала моя дочь, когда наконец позволила себе осознать боль утраты своей биоматери: «Я понимаю, что ей пришлось отказаться от меня, мама, но почему мне от этого не легче?». Я ответила ей, что доводы понимает разум 14-летней девочки, а чувства, которые говорят в ней, -- это чувства новорожденного младенца, который ощутил утрату матери, покинувшей его навсегда. Ребенку все равно, почему она сделала это, он просто чувствует себя брошенным, и этот брошенный малыш всю жизнь живет внутри каждого усыновленного. Тревожность ребенка вызвана нодоверием к постоянству отношений с приемными родителями, и ее проявления необходимо адекватно оценивать с тем чтобы правильно определить проблему усыновленного и найти решение. Часто, наблюдая в усыновленных детях стремление к отчуждению, их страх привязаться, их поведение неверно интерпретируют как страх поглощения, а самих усыновленных относят к категории людей в пограничном состоянии. Эта ошибка крайне досадна, потому что терапия в данном случае должна быть абсолютно противоположной нежели для истинных случаев пограничных состояний. Для усыновленного его отвержение – не интрапсихическая концепция, это его опыт и прорабатывание проблем усыновления, утраты, доверия, отчуждения должно проводиться в ключе этого опыта. Впервые в литературе отчуждение было описано Фрейдом в его теории «семейного романа». Когда ребенок начинает опасаться, что родители могут его отвергнуть, он воображает себе, он на самом деле ребенок других родителей, которые любят его безоговорочно и все ему позволяют. Эта фантазия имеет большие реальные основания для тех детей, у которых действительно два комплекта родителей. Вместо того, чтобы принимать и достоинства и недостатки в одних родителях, ребенок приписывает все положительное одним, а все отрицательное – другим. Часто он заочно идеализирует биологическую мать, но иногда положительный образ достается приемной матери, а отрицательный – биологической, которая бросила его. Зачастую, используя механизмы обратного хода и замещения (когда чувства к одному человеку направляются на другого, более доступного: муж кричит на жену, хотя на самом делек злится на начальника), ребенок проецирует негативный образ на приемную мать с тем, чтобы проработать свои чувства враждебности, злости и отверженности. Ведь приемная мать рядом, в отличие от биологической. Иногда восприятие ребенком приемной матери колеблется между образом спасающей и бросающей матери, и он выказывает амбивалентные чувства: то согласия, то враждебности по отношению к ней. Эти чувства предохраняют ребенка от излишней ранимости и возможного распада, но приводят в недоумение как маму, так и ребенка, а также мешают становлению подлинных чувств любви и ненависти по отношению к родителям и к себе. Часть четвертая